В 1970 году Борис Георгиевич Режабек (тогда – начинающий исследователь, ныне – кандидат биологических наук, директор Института Ноосферных Разработок и Исследований), проведя исследования на изолированной нервной клетке, доказал, что одиночная нервная клетка обладает способностью к поиску оптимального поведения, элементами памяти и обучения.
До этой работы в нейрофизиологии господствовало мнение, что способность к обучению и памяти – это свойства, относящиеся к большим ансамблям нейронов или к целому мозгу. Результаты этих экспериментов наводят на мысль, что память не только человека, но и любого существа, – не может быть сведена к синапсам, что проводником в сокровищницу памяти может быть одиночная нервная клетка.
Архиепископ Лука Войно-Ясенецкий, в книге “Дух, душа и тело”, приводит следующие наблюдения из своей врачебной практики:
“У молодого раненого я вскрыл огромный абсцесс (около 50 кубич. см, гноя), который несомненно разрушил всю левую лобную долю, и решительно никаких дефектов психики после этой операции я не наблюдал.
То же самое я могу сказать о другом больном, оперированном по поводу огромной кисты мозговых оболочек. При широком вскрытии черепа я с удивлением увидел, что почти вся правая половина его пуста, а все правое полушарие мозга сдавлено почти до невозможности его различить” [Войно-Ясенецкий, 1978].
Широкую известность приобрели в 60-х годах XX столетия опыты Уайлдера Пенфилда, воссоздавшего давние воспоминания пациентов путем активации открытого мозга электродом. Пенфилд интерпретировал результаты своих опытов как извлечение информации из “участков памяти” мозга пациента, соответствующих определённым отрезкам его жизни. В опытах Пенфилда активация была спонтанной, а не направленной. Можно ли сделать активацию памяти целенаправленной, воссоздающей определённые фрагменты жизни индивида?
В те же годы Дэвид Бом разработал теорию “голодвижения” (holomovement), в которой утверждал, что каждый пространственно-временной участок физического мiра содержит полную информацию о его структуре и о всех происшедших в нём событиях, а сам мiр представляет собой многомерную голографическую структуру.
Впоследствии американский нейропсихолог Карл Прибрам применил эту теорию к человеческому мозгу. Согласно Прибраму, надо не “записывать” информацию на материальных носителях, и не передавать её “из точки А в точку B”, а научиться активировать её, извлекая из самого мозга, а затем, – и “объективировать”, то есть делать доступной не только самому “обладателю” данного мозга, но и всем, с кем этот обладатель захочет этой информацией поделиться.
Но в конце прошлого столетия исследования Натальи Бехтеревой показали, что мозг не является ни полностью локализованной информационной системой, ни голограммой “в чистом виде”, а представляет собой именно ту специализированную “область пространства”, в которой происходят и запись, и “чтение” голограммы памяти. В процессе воспоминания активируются не локализованные в пространстве “участки памяти”, а коды каналов связи – “универсальные ключи”, связывающие мозг с нелокальным хранилищем памяти, не ограниченным трёхмерным объёмом мозга [Бехтерева, 2007]. Такими ключами, могут быть музыка, живопись, вербальный текст, – некие аналоги “генетического кода” (выводя это понятие за рамки классической биологии и придавая ему универсальный смысл).
В душе каждого человека живёт уверенность в том, что память хранит в неизменной форме всю воспринятую индивидом информацию. Вспоминая, мы взаимодействуем не с неким туманным и удаляющимся от нас “прошлым”, а с данным нам “здесь и сейчас” фрагментом вечно пребывающего в настоящем континуума памяти, существующего в каких-то “параллельных” видимому мiру измерениях. Память – не есть нечто внешнее (добавочное) по отношению к жизни, а само содержание жизни, остающееся живым и после прекращения видимого существования предмета в вещественном мiре. Однажды воспринятое впечатление, будь то впечатление от сгоревшего ныне храма, слышанного когда-то музыкального произведения, название и фамилия автора которого давно забыто, фотографии из пропавшего семейного альбома, – не пропали, и могут быть воссозданы из “небытия”.
“Телесными очами” мы видим не сам мiр, а лишь происходящие в нём изменения. Видимый мiр представляет собой поверхность (оболочку), в которой происходит формирование и наращивание мiра невидимого. То, что привычно называют “прошлым”, всегда присутствует в настоящем, правильнее было бы именовать “происшедшим”, “состоявшимся”, “наставшим”, или даже применять именно к нему понятие “настоящего”.
Слова, сказанные Алексеем Фёдоровичем Лосевым о музыкальном времени, полностью применимы и к мiру в целом: “…В музыкальном времени нет прошлого. Прошлое ведь создавалось бы полным уничтожением предмета, который пережил свое настоящее. Только уничтоживши предмет до его абсолютного корня и уничтоживши все вообще возможные виды проявления его бытия, мы могли бы говорить о прошлом этого предмета… Это громадной важности вывод, гласящий, что всякое музыкальное произведение, пока оно живет и слышится, есть сплошное настоящее, преисполненное всяческих изменений и процессов, но, тем не менее, не уходящее в прошлое и не убывающее в своем абсолютном бытии. Это есть сплошное «теперь», живое и творческое – однако не уничтожающееся в своей жизни и творчестве. Музыкальное время есть не форма или вид протекания событий и явлений музыки, но есть самые эти события и явления в их наиболее подлинной онтологической основе” [Лосев, 1990].
Финальное состояние мiра так не является целью и смыслом его существования, как не являются целью и смыслом существования музыкального произведения его последний такт или последняя нота. Смыслом существования мiра во времени можно считать “послезвучание”, то есть, – и после окончания физического существования мiра он будет продолжать жить в Вечности, в памяти Божией, подобно тому, как музыкальное произведение продолжает жить в памяти слушателя после того, как “отзвучал последний аккорд”.
Преобладающее сегодня направление математики представляет собой спекулятивную конструкцию, принятую “мiровым научным сообществом” для удобства самого этого сообщества. Но это “удобство” продолжается лишь до того момента, пока пользователи не оказываются в тупике. Ограничив область своего применения лишь мiром вещественным, современная математика не способна адекватно представить даже этот вещественный мiр. Фактически она занимается не Реальностью, а мiром порожденных ею самой иллюзий. Эта “иллюзорная математика”, доведенная до крайних пределов иллюзорности в интуиционистской модели Брауэра, оказалась непригодной для моделирования процессов запоминания и воспроизведения информации, а также – “обратной задачи” – возсоздания из памяти (воспринятых некогда индивидом впечатлений) – самих предметов, вызвавших эти впечатления. Можно ли, не пытаясь редуцировать эти процессы к господствующим ныне математическим методам, – наоборот, поднять математику до возможности моделировать эти процессы?
Любое событие можно рассматривать как сохранение памяти в несепарабельном (нелокализованном) состоянии гилетического числа. Память о каждом событии, в несепарабельном (нелокализованном) состоянии гилетического числа, присутствует во всём объёме пространственно-временного континуума. Процессы запоминания, мышления и воспроизведения памяти не могут быть полностью сведены к элементарным арифметическим операциям: мощность несводимых операций неизмеримо превосходит счётное множество сводимых, до сих пор являющихся базой современной информатики.
Как мы уже отмечали в более ранних публикациях, согласно классификации чистой математики, данной А.Ф. Лосевым, корреляция относится к области математических явлений, проявляющихся в “казусах, в жизни, действительности” [Лосев, 2013], и является предметом изучения исчисления вероятностей – четвертого типа числовой системы, синтезирующего достижения трех предыдущих типов: арифметики, геометрии и теории множеств. Корреляция физическая (понимаемая как несиловая связь) – не омоним математической корреляции, а ее конкретное вещественное выражение, проявляемое в формах усвоения и актуализации информационных блоков и применимое ко всем видам несиловой связи между системами любой природы. Корреляция – не передача информации из “одной точки пространства в другую”, а перевод информации из динамийного состояния суперпозиции – в энергийное, при котором математические объекты, приобретая энергийный статус, становятся объектами физического мiра. При этом их исходный математический статус не “пропадает”, то есть физический статус не отменяет статус математический, а лишь добавляется к нему [Кудрин, 2019]. На тесную связь понятия корреляции с монадологией Лейбница и Н.В. Бугаева впервые указал В.Ю. Татур:
“В парадоксе Эйнштейна-Подольского-Розена нашли наиболее четкую формулировку следствия, вытекающие из нелокальности квантовых объектов, т.е. из того, что измерения в точке А влияют на измерения в точке B. Как показали последние исследования – это влияние происходит со скоростями, большими скорости электромагнитных волн в вакууме. Квантовые объекты, состоящие из любого количества элементов, являются принципиально неделимыми образованиями. На уровне Слабой метрики – квантового аналога пространства и времени – объекты представляют собой монады, для описания которых применим нестандартный анализ. Эти монады взаимодействуют между собой и это проявляется как нестандартная связь, как корреляция” [Татур, 1990].
Но новая, нередукционистская математика находит себе применение не только в решении проблем извлечения и объективации информации, но и во многих областях науки, включая теоретическую физику и археологию. По словам А.С. Харитонова, “проблему согласования метода Фибоначчи или Закона Предустановленной Гармонии с достижениями теоретической физики начали исследовать ещё в Московском математическом обществе /Н.В. Бугаев, Н.А. Умов, П.А. Некрасов/. Соответственно были поставлены проблемы: открытой сложной системы, обобщение модели материальной точки, «догмат натурального ряда» и память о структурах в пространстве и времени” [Харитонов, 2019].
Им предложена новая модель числа, позволяющая учитывать активные свойства тел и помнить предыдущие акты возникновения новых типов степеней в процессе развития открытой системы. А.С. Харитонов назвал такие математические отношения тройственными, и, по его убеждению, они соответствуют гилетическим представлениям о числе, изложенным в работе [Кудрин, 2019].
В этой связи представляется интересным применение этой математической модели к археологической концепции Ю.Л. Щаповой, разработавшей “Фибоначчиеву модель хронологии и периодизации археологической эпохи (ФМАЭ)”, в которой утверждается, что адекватное описание хроностратиграфических характеристик процесса развития жизни на Земле различными вариантами ряда Фибоначчи позволяет выявить основной признак такого процесса: его организацию по закону “золотого сечения”. Это позволяет сделать вывод о гармоничном ходе биологического и биосоциального развития, определяемом фундаментальными законами Мироздания [Щапова, 2005].
Как было уже отмечено ранее, построению корреляционной математики сильно мешает путаница в терминах, возникшая ещё при первых переводах греческих математических терминов на латинский язык. Понять разницу между латинским и греческим восприятиями числа нам поможет классическая филология (представляющаяся “плоскатикам” никак не связанной ни с голографической теорией памяти, ни с основаниями математики, ни с информатикой). Греческое слово αριθμός не является простым аналогом латинского numerus (и производных от него новоевропейских numero, Nummer, nombre, number) – его значение гораздо шире, как и значение русского слова “число”. Слово “номер” тоже вошло в русский язык, но не стало тождественным слову “число”, а применяется лишь к процессу “нумерации” – русская интуиция числа совпадает с греческой [Кудрин, 2019]. Это внушает надежду на то, что Основания Нередукционистской (Холистической) математики будут разработаны именно на русском языке, став закономерной составляющей Русской культуры!
- 2069 просмотров